Можно, я не буду пересказывать свой внутренний монолог?  Но расстроилась я очень сильно – с такими ногами можно и еще лет десять прожить беспечально, а вот чтобы убрать носогубные я выжидала специально пол года после липофилинга и ехала с радостью: «Наконец-то! Ну, наконец-то я избавлюсь от этой противной складки!» И тут такой мощный облом. Я попыталась не придавать лицу слишком трагическое выражение, подавила в себе желание сказать: «Ну, так я в следующий раз приеду, когда клей будет…»  и стала раздеваться для разметки. Именно в этот момент я сообразила: штаны-то слишком узкие! Как я буду влезать в них с повязками и отеком? Утешало только то, что более широких у меня все равно нет... Очень неудобным оказалось и то, что в манипуляционной нет большого зеркала, т.е. я не могла посмотреть, что там такое мне нарисовали. Попытки же разглядеть себя в стеклянную дверцу шкафчика были малорезультативны. Конечно, вполне можно положиться на опыт хирурга – уж он-то не одну сотню липосакций успел сделать. Хотя ведь не каждую мою проблемную зону можно разглядеть самостоятельно.

 

Зато Рыбакин сам нарисовал зону над коленями: до этого он соглашался только сделать их внутреннюю сторону. Под предлогом того, что кожа над коленями, скорее всего, не сократится. А в этот раз видимо увлекся. Или решил сделать мне бонус за переживания по поводу лица.  С бедрами тоже была своя история. Галифе у меня минимальное, жира там примерно на два плевка, но на моих достаточно стройных ногах оно хорошо заметно. И Рыбакин раньше всегда отказывался заниматься такими объемами. Но я искренне недоумевала – почему??? Ведь пластика это не только избавление от недостатков, но и совершенствование внешности. Конечно, хирургу с такой практикой не интересно  возиться с таким объемом с учетом того, что результат (только на его взгляд!) будет минимальным. А мне было обидно – как так, почему мне отказывают, когда при помощи сравнительно небольшой работы можно сделать меня очень довольной.  Ведь каждый раз, топая в коротких шортиках мимо зеркала (так я всегда хожу дома), я замечала, что все было бы идеально, если бы не капля тут и капля там. Поэтому я всякий раз, когда я находила это удобным, спрашивала Рыбакина: «Ну, может мы сделаем мне бедра и колени»? Рыбакин или сразу говорил «нет» или велел снять штаны, встать на цыпочки (как я понимаю, чтобы посмотреть, что из этого мышцы) и говорил «нет» уже после этого. Но я не сдавалась и на десятый раз… Вероятно, перспектива еще 10 раз смотреть мои ноги показалась ему утомительной.  Там, где пехота не пройдет, и бронепоезд не промчится…

 

Я попросила Андреищева запечатлеть на память мои «старые» ноги во всех ракурсах – сама-то я это сделать забыла. Я вообще чуть не забыла, что сегодня операция и мне надо на вокзал. И мы мчались на красный свет, создавая аварийную ситуацию на дороге.

 

Пока Рыбакин меня разрисовывает, я стою. «Если закружится голова – скажи» - «Да с чего бы ей кружиться?» Через минуту: «Голова не кружится?» - «Нет». Через 30 секунд: «Если закружится голова, не надо геройствовать». «Артур Владимирович, - не выдерживаю я. – Еще минут десять такого внушения, и у меня действительно закружится голова».

«Спина потом будет болеть – жир плотный», - предупредил Рыбакин.

 

Анестезиолог вошел ко мне в палату и сказал: «Я знаю, как вы хотите – получить такую премедикацию, чтобы отключиться в палате» (Раньше я умоляла сделать отключительный укольчик, а потом клацала от страха зубами на столе) - «А вот и нет – на этот раз мне все равно. С тех пор как я поняла, что в палате-то мы на самом деле не отключаемся, а просто перестаем себя помнить, мне безразлично». Но, к моему удивлению, в палату прикатили капельницу и сделали укол. Новшество - совсем как в Москве теперь. Я попыталась сконцентрироваться, чтобы запомнить себя как можно дольше, но, естественно, меня хватило максимум на 30 секунд.

 

В следующий раз я вспоминаю себя, рвущейся сходить в туалет. Но, впервые, медсестра уговорила меня на утку. Мне кажется, это связано с тем, что я, после такой премедикации, была «менее в себе» чем после других операций и поэтому не имела сил отстоять свою позицию. Помню, прошусь в туалет, а через какое-то мгновение уже лежу на утке. Ощущение, надо сказать, крайне дурацкое. Мозг оказывается принять информацию – как так, в таком нелепом положении, лежа, он должен напрячь мышцы. «Ты шо, хозяйка, энурезом заболеть решила??? Не знаю как ты, но я-то здоров!»  Так и не помню, чем все это кончилось.

 

Потом вспоминаю, как в палату вошел Андреищев, вероятно, сообщить что-то по поводу моих брекетов (которые он должен был «подтянуть» во время операции). Но я слушать не стала: «Глаз, у меня болит глаз!» «Быть не может, - удивился он. – АВ специально говорил анестезиологу, что эти глаза могут болеть и что их надо закапывать чаще обычного». Однако, тут же позвонил АВ, который, о счастье!, еще не успел уехать. И вот я лежу в палате и попискиваю от боли (не то чтобы я не могла терпеть, просто вместе с отходняком от наркоза это как-то на удивление естественно получается). Ко мне несколько раз заходят медсестры: «Давайте мы вам сами закапаем». Ну, уж НЕТ, я помню, что после моей лор-операции у них медсестер так и не получилось обезболить глаз, а если они закапают сейчас и безрезультатно, потом уже нельзя будет закапать еще раз – глаз можно обжечь. АВ пришел очень не скоро (или мне показалось). Разглядеть его я все равно не могла – так, пятно в белой рубашке и в чем-то черном. Сперва 2% раствор, потом уже 10% - отпустило. Странно мне все это с глазами, сколько ни знаю пациенток, спиковских или нет, только еще раз про такое слышала. «Сколько???», - однако, не забываю спросить я. - «900 мл». Маловато будет. С предыдущим животом (500 мл) даже на полтора литра не наберется.

 

Спать очень неудобно – обработаны все поверхности: сзади, с боков, спереди… Получается только на спине – с упором на лопатки и копчик. Снятся, соответственно, неприятные сны. Например, что мне приносят чек за операцию, где фигурирует пятизначная сумма в евро… Утром звонят мобильный и стационарный. Я разговариваю, что-то рассказываю, но потом так и не могу сама вспомнить, с кем и о чем.

 

Днем ко мне заходит Софи, которая приехала в один день со мной на консультацию и с которой мы очень долго переписывались. Нос у нее не кажется таким ужасным, как на фотографиях. Впечатление от носа сглаживает выразительное лицо и оптимизм: «Я уже смотрю с юмором на свою ситуацию…» Приглашает меня пофотографировать ее операцию и написать рассказ. Но, к сожалению, так как операция состоится в Питере, я этого сделать не могу. Зато обещаю приехать на снятие гипса, которое будет происходить в Москве.

 

Движение дается с трудом. Я, как и после липосакции живота, долго верчусь в кровати, пытаясь подняться. Получается это так: зацепиться за спинку и поднять таким образом поясницу, потом упор на руки, садишься. И начинается медленное передвижение ног к краю кровати, поднимая их руками. Таким образом, удается оказаться на краю и нужен резкий рывок, чтобы ноги опустить. Ходить уже легче. Я вспоминаю свою знакомую, которая рассказывала, как после удаления 6 литров она через два дня уже вовсю гуляла по Питеру. Мне обидно и стыдно: «Ну почему я такая болявая – и глаза болят, и ходить почти не могу…»  Андреищев меня слегка успокаивает, говоря, что часто реабилитация у более полных женщин проходит легче, так как у меня, в отличие от них, жир находится прямо на мышцах, которые из-за этого задеваются канюлями.

Пока ползу в туалет, вспоминаю многих девочек, чьи рассказы о реабилитационном периоде я слышала. В туалете я благодарю себя за то, что долгое время занималась йогой – я могу выгнуться назад и опереться о стену рукой, чтобы затем мееедленно опускаться вниз. Как хорошо, что мне не нужна была одновременная липосакция рук...

 

Вечером в клинике съемки шоу «Формула красоты». Привезли трех пациенток, уже ранее оперированных. Я жду АВ, когда он осмотрит и выпишет. 12 ночи, час, два… Его все нет. Выписка с осмотром явно не состоятся.

Ночью спать невозможно. Мне досталась «палата для нелюбимых пациентов» - с холодильником (из-за этого в комнату постоянно заходит персонал) и рядом с постом – слышно каждое слово. Я придумала новую позу (в старой спать уже не реально): положила подушку около конца кровати, легла на нее копчиком, ноги закинула на спинку, под лопатки – сложенное одеяло. В этом положении ноги не затекали, а прооперированная поясница, наконец, перестала соприкасаться с кроватью. Хочу уснуть – но куда там. Перед палатой тусуются телевизионщики. «Какая жесть!» - делятся они друг с другом (пациентке делают абдоминопластику). Хочется запустить чем-нибудь тяжелым в дверь, но нет никакой возможности дотянуться до этого тяжелого – разрушится вся с таким трудом построенная конструкция. В 8 утра я плюнула, попросила укол кетанова и решила походить по коридору, расходить отек – сил лежать уже не было. С огромным трудом и руганью сквозь зубы все-таки влезаю в джинсы, даже не смотря на повязки. По коридору ползу, хватаясь за стенку – наконец-то у меня кружится голова. Группа телевизионщиков знакомая - та же, что и в Москве - и один из операторов постоянно на меня смотрит совсем не тем взглядом, которым обычно пялятся на увечных. «Неужели узнал?» Хотя, в таком виде, с волосами дыбом и круглыми глазами, я бы себя не узнала. Постеснялась бы.

 

Потом я, измученная бессонницей, придумала новую позу для сна. Я легла на постель только верхней частью тела, подложив под живот подушку, а ногами оперлась об пол (удобно, потому что больничные кровати высокие). И, наконец, впервые за ночь, уснула. Но не тут-то было – вошла медсестра и давай удивляться : «Ой, что с вами! Почему вы так лежите! Может быть, вам положить ноги на кровать?!» Сон как рукой сняло. Наконец, в 10 утра был осмотр. АВ не стал снимать мне повязки, аргументируя тем, что сейчас будет больно, лучше через день-другой, когда такая сильная болезненность спадет. Выписать отказался (я собиралась уехать днем на скоростном поезде) и обещал, что днем придет Андреищев, который со мной и разберется.

 

Я вернулась в палату, приняла свою дикую позу и заснула до 2х часов дня. Правда, сон прерывался постоянно – медсестрам что-то надо было в холодильнике. Проснулась от голоса АА, и, действительно, через минуту он зашел чтобы взять меня в манипуляционную. «Можно, я сперва проснусь?» - недружелюбно поинтересовалась я. У меня уже началась неизбежная в моем случае послеоперационная депрессия. АА постановил повязки снимать, а не слова медсестры: «Артур Владимирович не велел», сообщил, что все полномочия были преданы ему. И он, вероятно, как садист… Правда, я бы не сказала, что это больно. В сравнении с попытками подняться, например.

С интересом разглядывая сине-зеленое зрелище я обнаружила, что галифе больше нет, внутренней стороны коленей тоже, а вот на спине мне все показалось нетронутым. Впрочем, до схождения отека еще минимум две недели. Мне велели надеть компрессионку (не для прирастания  кожи, а чтобы уменьшить отек) и отпустили на все четыре стороны – нет больше лишних палат. Ну, очень вовремя – купить билет на свой скоростной поезд я уже не успеваю.

 

Я в течение этих суток тщетно вспоминала, какой гад мне сказал, что спина это, в сравнении с животом, совершенно не больно. Ведь именно по этой причине я приехала в сапогах на каблуках. Зрелище жалкое: кружится голова, на каблуках, еле переставляя ноги, с сумкой, бьющей по отлипоксированным бокам…  Лучше не стоит описывать, как я добиралась до касс – такси я решила не вызывать, так как сесть в машину (если это не джип, то приседать ведь надо) и вылезти без посторонней помощи значило бы не только пережить неприятные минуты, но и перемазаться с ног до головы – на улице была метель, превращающаяся в грязь. И, конечно - no plane no train! Пятница, вечер, какие уж тут билеты… Впрочем, на этот раз мне есть куда пойти – Алена, моя екатеринбургская знакомая и пациентка Рыбакина, в данный момент как раз находится в Питере, тоже на Савушкина, но только в самом конце улицы. Я не хотела к ней ехать из-за своего мрачного настроения, но если нет выхода… Не буду описывать свои попытки поймать машину: 20 минут безрезультатно простояв в луже на краю дороги я решила найти маршрутку, которая довезла до самого дома и высадила посреди снежного поля – остановка, называется. Пытаясь перелезть через высокий сугроб на негнущихся ногах и с каблуками, проваливающимися в рыхлый снег до самого основания, я ругалась на всех языках, включая 7 мертвых – не потому, что было столько экспрессии, просто у меня это заняло много времени. Конечно, не сравнить с переходом Ганнибала через Альпы, но мне почему-то вспомнилась фраза про то, что хорошо иметь домик в деревне, когда есть квартира в Москве.

 

После общения с Аленой мое настроение слегка улучшилось, но перестал действовать укол кетанова и я снова стала ползать на полусогнутых ногах, держась за стены коридора. Мыться мне запретили несколько дней, но я с удовольствием сняла белье и топала в ванной в воде почти по колено, рассматривая одновременно новые ноги.

 

Дорвалась, наконец, до интернета. «Алена, как включить твой ноутбук?» Алена смотрит на меня с недоумением (мало того, что кнопку перепутать нельзя, так еще именно с этим ноутом я некогда провела в обнимку две недели) и показывает большую специфическую кнопку. «Черт, у меня есть претензии к анестезиологу!»

 

P.S. На следующий день я наконец смогла вернуться в Москву. Депрессия прошла: с утра было солнышко, а когда ехала в поезде – метель (что радовало – за окном). Дома я смогла снять компрессионку и разглядеть себя более пристально в большое зеркало. Галифе пропали – линия бедра стала плавная, как я всегда и хотела. Внутренняя сторона колен тоже сгладилась, сверху колен осталась минимальная складка, но почти не выпуклая, потому что без жира. Район поясницы тоже уменьшился, но бока не назовешь идеальными – я бы нашла там еще грамм 30 жира. Что напрягало – на одном бедре была конкретная вмятина, размером с ладонь (ежели отрубить пальцы). Но я подумала, что вряд ли такой хирург допустил бы такую оплошность и спокойно пошла спать. Утром вмятина бесследно исчезла – абсолютно гладкое бедро. Под вечер, с увеличением отека, вмятина снова нарисовалась. Так происходило каждый день, только с каждым разом вмятина становилась все меньше и меньше, а через неделю после операции от нее уже почти ничего не осталось. Рассказываю это специально для того, чтобы будущие пациенты не пугались разных неясностей в первое время после операции.

К стыду своему могу сказать, что для реабилитации ничего не делала: не пила витаминов и противоотечных препаратов, ничем не мазала синяки (вот еще – лишний раз компрессионку пачкать) – они и так отлично сходят сами. Разве что носила эту самую компрессионку. Да и то не всегда: вечером после душа разрешала телу отдохнуть пару часиков.

 

Результаты этой операции можно посмотреть в разделе результатов пластических операций.